КРАХ.

Луций Постумий повернул на вертеле над жаровней бараний окорок и выругался. Лупус, большой, черный как смоль пес альпийской породы удивленно взглянул на хозяина: «Что стряслось?» и несколько раз стукнул по полу тяжелым хвостом. Широкая ладонь легла на голову собаки:

-Лежи уж, лежи, старик! Это я не про тебя. Но хотел бы я знать, где шляется этот Бурдюк? Клянусь моими потрохами, если этот паршивец опять прийдет пьяным,- я так начищу ему задницу, что он даже вчерашнюю порку сочтет дружеской лаской!

Хозяин, не вставая, налил в чашу немного красного кипрского, не разбавляя выпил, и вновь погладил собаку:

-Осуждаешь? Да знаю, знаю что Хризипп не велел пить больше двух чаш в день. Не велел! Да, дожились мы с тобой, лекарь-грек, паршивый вольноотпущенник, может велеть или не велеть самому Луцию Постумию, декуриону Мария! Встретилась бы мне, эта блоха когда я со своими ребятами гонял Йогурту по всей Нумидии, или хоть тех же германцев в Галлии. О, тогда мы бы поговорили по другому, совсем по другому. Тогда эта заносчивый стручок лизал бы мне пятки, и еще благодарил бы, если бы я наградил его не слишком сильным пинком! Ну да ты помнишь…

Пес, в знак согласия, опять стукнул по полу хвостом. Конечно, он ничего не помнил,- девять лет,- слишком долгий срок для собачьей памяти. Для него Луций Постумий всегда был таким,- медленно стареющим ветераном, бывшим центурионом одного из легионов Гая Мария,- любимца Фортуны. Впрочем,- сейчас в Риме у капризной и пременчивой богини другой любимец,- Корнелий Сулла,- диктатор.

-Дождались!- ворчит Постумий,- Диктатор! Сто лет жил Рим без Диктатора, клянусь брюхом,- обошелся бы и сейчас! Марию,- не нужна была диктатура,- и двадцать четыре ликтора,- тоже. Он и с консульским империумом, с дюжиной ликторов вот как держал всех этих сенатских свиней! Эх, мало видать послужил этот выскочка под его началом! А сейчас, конечно, зазнался! Диктатор! Спаситель Рима! Тьфу,- и старик сердито сплюнул в сторону жаровни. Не попал, досадливо растер плевок подошвой солдатского сапожка без носка,- калигулы,- Да он такой же Римлянин,- как я,- весталка! Конечно, кот подох,- мышам раздолье!

И вновь тяжело вздохнул старый вояка. Нет, все в Риме не так, все неправильно. А может это он Луций уже не тот? Центурион даже головой потряс,- ну нет,- он и сейчас парень хоть куда. Ну, подумаешь, скрипят малость суставы,- так у кого они не ноют в январские холода, да еще после сатурнарий. И что бы там этот лекарь не бормотал насчет сердца,- что может щипанный грек понимать в римских сердцах. Да, бывает, побаливает,- а у кого бы не болело, от того, что делается в Риме! Диктатор! По ночам, невесть кто врывается в дома, режут всадников и простых граждан, кто побогаче, а потом еще не стесняются выставлять отрубленные головы на Роструме. Позор! Когда Марию нужно было расправиться со своими противниками,- он не вывешивал проскрипционных списков, а просто согнал всю эту шваль на Марсово Поле и велел вырезать. И все! Да, Марий, был действительно великий человек,- не чета этой «бледной немочи». Не зря про него говорят, что в молодости, он жил за счет своих любовниц, да и любовников тоже. Уже потом, отравил мачеху, загреб ее наследство, и куда там!- пролез-таки в Сенат. Нет, под орлами Мария он, правда служил неплохо, смел был до отчаянности,- но все равно,- не то, совсем не то. Мало служить под началом орла,- нужно самому быть орленком. Да и это не всегда поможет,- вон, взять хоть Мария Младшего,- и как у такого отца мог родится такой выродок. Хорошо, что тогда, семь лет назад Постумий не пошел служить под его Орлами. А ведь звали,- желторотый выскочка хотел собрать всех отцовских ветеранов. Ну да старого вояку не проведешь,- он всегда сумеет отличить льва от стриженного барана.

Луций стял с жаровни вертел с жарким,- коротким кинжалом отрезал ломоть мяса,- сойдет. Отмахнул еще кусок,- бросил псу:

-Ешь, старик. А Бурдюк, как заявится,- пусть хоть кости грызет!

Люпус не спорил. Еще с времен германской компании, он привык, что хозяин делит с ним и кров и пищу. И вообще, он считал себя гораздо главнее Бурдюка,- худосочного,  и вороватого раба- луканца. Только он да еще хорзяин знали, что свое имя тот получил вовсе не за способность выпить сколько угодно вина, а просто в память о одной не очень удачной сделке. Было это уже после их с хозяином возвращения в Рим,- тогда Луций решил устроить по случаю окончания своей военной карьеры грандиозную попойку, для всей инсулы,- большого многоквартирного дома, для чего и была закуплена дюжина бурдюков фалернского. Вернее заплачено было за дюжину, но у торговца нашлось только одиннадцать, и тогда он, не желая возвращать деньги, вытолкнул вперед мальчишку-луканца:

-Вот, бери еще и раба впридачу!

Вот с тех пор так и живут втроем,- Хозяин, пес и заморыш- Бурдюк. Так что, и гадать нечего, кто в доме первый после Постума,- ну уж никак не этот воришка!

Скрипнула входная дверь и в комнату проскользнул Бурдюк с большим кувшином вина:

-Явился, дармоед?-  буркнул центурион,- Где шлялся?

-Да вот, хозяин, раздобыл немного фалернского.

-Раздобыл? Стащил небось! Гляди, попадешся!

-Зачем «стащил»,- обиделся раб,- Заработал. В лавочке инсулы у фонтана помог сгрузить товар, вот, расплатились…

-Заработал? Это ты то заработал?- усмехнулся старый солдат,- Да скорее Люпус станет диктатором Рима вместо этого недоноска Суллы, чем ты заработаешь хоть сестерций! Украл! Ну да ладно, хорошо хоть на это у тебя духа хватает! Ладно, плесни немного!

Человечек с трудом сковырнул запечатанную смолой крышку и густая струя вина полилась в подставленную чашу. Луций пригубил:

-Дрянь это а не фалернское! Дурак ты, Бурдюк, даже украсть толком не способен!,- однако допил чашу до дна,- Но хоть крепкое, о то хорошо…

Бурдюк отошел в угол, присел на корточки, словно что-то выжидая. Постумий сорвал с вертела остатки баранины, протянул рабу:

-На, жри, дармоед. Продал бы тебя, да кому такой citocacia нужен!- и смолк, задремал, склонив голову на грудь, а серв, даже не взглянув на предложенное угощение выскользнул за дверь.

У лестницы инсулы его ждали двое:

-Все, заснул!

Тот, кто был постарше, во всадническом плаще с пурпурной каймой, обнажил меч:

-Ладно, пошли! Хотя, я бы и так справился со старым хряком!

-Конечно, господин, но так все-таки лучше!

Когда двое незнакомцев вломились в комнату Люпус, приподняв верхнюю губу, предупреждающе заворчал.

-Пий, займись собакой,- бросил всадник и, подойдя к хозяину, ухватившись за волосы, рывком приподнял его голову:

-Ты, Луций Постумий? Бывший центурион пятого легиона?

Постумий замычал, рука метнулась за кинжалом у пояса, но тут же захрипел, захлебнувшись своей кровью, когда широкое лезвие вонзилось ему в горло. Люпус вскочил, и с грозным рычанием бросился на врагов.

-Я сказал: "Собака!" – гаркнул всадник, и быстро выдернув клинок полоснул по неожиданному противнику. Пес взвизгнул и рухнул рядом с телом хозяина.

-Я, всадник Сервилий Поркус, по поручению Сената и Народа Рима, привел в действие смертный приговор Луцию Постумию, внесенному в проскрипционные списки!- провозгласил убийца и вытер меч о тунику жертвы,- Пий, собери имущество казненного, оно подлежит конфискаци!

-А как же моя награда?- пискнул Бурдюк.

-Получишь в Претории! А пока выброси куда-нибудь эту падаль.

-Значит теперь я- свободный?

-Да,- оскалил зубы Поркус,- Свободен как фригиец. Но сначала,- вытащи дохлого пса на улицу,- и палач одним ударом отсек голову казненного,- И этого тоже.

-А деньги? В указе сказано два таланта серебра!

-В Претории! И пошевеливайся, вольный человек, иначе узнаешь, что удар по роже вольноотпущенника и римского гражданина Флакка Постумия может выбить не меньше зубов, чем по морде раба по кличке Бурдюк!

Холодный январский ветер скупо плевался мокрым снежком на мощенных улицах Римской Субуры, где-то за закрытыми по зимнему временни ставнями в больших комнатах и самых крохотных каморках тускло горели жаровни и маслянные лампадки, а на леденящей  брусчатке лежал большой, черный пес. Тщедушная дворняжка робко подошла поближе, понюхала, и отпрянула, поджав хвост,- судя по запаху великан был еще жив. Пока еще жив.

Люпус приподнял голову. Хорошо, что короткий римский меч- гладиус мало приспособлен для рубящих ударов,- острое лезвие глубоко рассекло кожу и мышцы на лопатке, но кости и, главное, крупные сосуды остались целыми. Альпиец с трудом, пошатываясь встал на ноги, и собачонка тут же шагнула к нему поближе, и зажав между задними лапами подрагивающий хвост. начала зализывать рану. Пес чуть заметно оскалился, попытался сам лизнуть свое плечо, но только вздохнул и вновь опустился на брусчатку.