НОЧЬ ЛАРВОВ.

Шло время. В начале месяца Юноны Бурдюк почувствовал себя достаточно окрепшим для того, чтобы отправиться на промысел. Конечно, после той памятной ночи было страшновато даже выходить на улицу в темноте, но делать нечего,- от сестерциев, принесенных Гематовором уже почти ничего не осталось, а деньги, даже в Риме, с небес не сыплются. Впрочем, значительную часть своего дохода, Флакк получал, можно сказать именно «с небес»,- на многих больших перекрестках города и у водоразборных фонтанов, стояли небольшие алтари, на которых благочестивые горожане оставляли свои нехитрые пожертвования,- медную, а иногда даже и серебрянную монету.

Вообще-то деньги предназначались на подновление уличных святынь, но Бурдюк решил, что небожителям мелочь ни к чему, а значит, он имеет полное право на свою долю в приношениях. К сожалению скупые жители Субуры, не больно-то  радовали своих божественных покровителей серебром, а заниматься этим промыслом на Лациуме или Палантине было слишком рискованно.

Собирал свою долю Бурдюк и с повозок зазевавшихся, или, еще лучше, упившихся италиков, доставлявших на рынок свежие овощи,- но пучок порея или головка капусты, хоть и позволяли решить проблему ежедневной похлебки, кардинально изменить положение, конечно, не могли. Правда однажды, Бурдюку здорово повезло,- в одном из переулков Субуры он нашел пьяную вдрызг нищенку, которая спала в одной из ниш со своей пятилетней дочуркой. Бабу осторожный Флакк не тронул, но девчонку увел, пообещав показать львов, которых, как раз привезли из Ливии для Юнианских Игр. Увы, знакомый владелец конторы по продаже рабов отсчитал за золотушную соплячку такие гроши, что выручки хватило только на пару чаш кислого вина.

-Скажи спасибо и за это,- пробурчал толстяк бросая в протянутую лапку оборванца несколько монеток.- Этой замарашке еще расти и расти, пока она начнет хоть что-то стоить. Вот было бы ей хоть десять лет, другое дело! Кстати, может ты хочешь сам продаться в рабство? За тебя я бы мог заплатить куда больше! И хозяина бы нашел приличного!

Но Бурдюк отказался,- нет, он вовсе не торопился обзавестись господином. Даже хорошим.

Несколько раз удавалось обобрать пьяных,- но этот промысел тоже был не надежным,- как правило  жители Субуры добросовестныо пропивали все, до последнего обола, прежде чем улечся спать на мостовой.

Пульхерия по прежднему каждый день относила к пещерке корзинку с подношениями. После гибели Поркуса она первое время побаивалась,- не обиделся ли Пес и на нее за бестактность всадника, но Призрак, похоже, отлично разобрался в ситуации, и на свою молодую жрицу не гневался. Более того, он даже начал выходить ио пещеры, и, как ни странно, вел себя почти как самая обычная собака,- вилял хвостом, лизал большим, мокрым языком руку или ногу, но ни лепешек, ни даже мяса или кобасы никогда не ел,- все уносил под землю.

-Кто их знает, этих Призраков!- качал головой Агрик,- Возможно он сам,- только служитель одного из Богов, а может ему вообще не еда нужна, а только уважение. Есть ведь алтари, на которых вместо настоящих жертв только воскуряют ладан.

Мальчик понемногу осмелел. Он почти каждую ночь выходил на поверхность, немного прогуляться, подышать вольным воздухом, но далеко от входа в катакомбы не удалялся, всегда готовый юркнуть в спасительный мрак. Днем, отсиживаясь в крипте, он часто пытался перетереть острым камнем  проклятый ошейник:

-Видишь, Песик, царапины все больше и больше. Когда-нибудь я смогу его снять, обязательно смогу, и тогда мы с тобой что-нибудь придумаем. А пока я должен прятаться.

Пес не спорил. Он, наверное, был даже рад, что ему есть о ком заботиться. Во всяком случае, он по-прежнему каждый день приносил корзинку полную всяких вкусностей, и из крипты не гнал.

Ночи накануне нон месяца Юноны словно специально предназначены для охоты. При скупом свете ущербной луны вылетают за добычей летучие мыши и маленькие совы-сплюшки, тощие, полудикие коты легкой тенью скользят по улицам, чутко прислушиваясь: не пискнет ли где-нибудь беспечная мышь, не послышится ли осторожный топоток шустрой полевки. В такое время выходят из своих могил мрачные лемуры-Ларвы, леденящие и ненасытные, они тоже бродят по пустым улицам в поисках жертвы. Бурдюк любил эти мрачные, неприютные ночи, ночи охоты, ночи Зверя. От лемуров его оберегал амулет, купленный у бродячего торговца еще в бытность сотоварищем шайки Гематовора, а от людей,- надежно защищала тьма. Он шастал по темным переулкам, сам похожий на неприкаяного мертвеца, рисковал даже проникнуть во внутренние дворики инсул побогаче,- где нередко удавалось разжиться каким-нибудь барахлом позабытом с вечера нерадивыми слугами, вывешенной для просушки одеждой, или, в крайнем случае, цветами с клумб. Конечно, пучок лилий или несколько роз,- невелика пожива, но и ее можно сплавить торговкам, продающим у храмов украшения для жертв.

Бурдюк не торопясь, стараясь не шуметь,- тьма и тишина,- лучшие друзья ночного вора, брел по грязным улочкам Бычьего Форума, внимательно оглядываясь,- не блеснет ли на прилавке какой-нибудь лавочки позабытый хозяином нож, миска или даже жаровня. Вдруг Бурдюк остановился, глаза его блеснули как у голодной шавки, даже оттопыренные уши, казалось, немного дернулись,- добыча! На большом бревне, прислонившись к каменной стене, сидел стройный, худенький мальчишка. Флакк жадно сглотнул слюну, кадык на длинной шее хищно дернулся,- такой пацаненок может стоить не меньше двадцати пяти сестерциев, нет, пожалуй, все тридцать. Вот удача!

Человечишко медленно, боясь выдать себя неловким движением, направился к жертве. «Только бы не услышал, не закричал! Поймаю,- куплю Меркурию ладана на два сестерция! Нет, даже на три! А еще лучше,- на два,- Меркурию, и еще на один,- Плутосу,- богу богатства и удачи».

Мальчик дремал. После душного подземелья свежий ночной ветерок может опьянять не меньше чем вино,- сначала становиться весело, хочется петь, прыгать, бегать, а потом наступает сладкая истома, хочется сесть куда-нибудь поудобней, и смотреть на россыпи свезд над темным городом, а еще думать… О чем? Не важно,- об этих самых звездах на глубоком, черном небе, о Рее, Матери Богов, которая невесть почему оказалась милостливой к беглому мальчишке- рабу. А можно и вообще ни о чем не думать, просто слушать, как кричат сверчки в кронах, попискивают на лету летучие мыши. А еще лучше, даже не вслушиваться, просто впитывать в себя всю эту ночь, ее покой и прохладу, так, чтобы хватило на долгий день в подземелье.

Сзади зашуршало, и мальчик почувстволал, что к горлу пржалось что-то холодное и острое:

-Дернешся или пискнешь,- прирежу!

Мальчик замер в ужасе.

-Э, парень, да ты с ошейником! Тем лучше, тем лучше… Значит будешь помалкивать, правильно я говорю?

-Я не буду кричать,- испуганно прошептал ребенок,- Не буду.

-Ну вот и хорошо! Да не бойся,- в голосе бандита послышалось насмешка,- Я не собираюсь возвращать тебя хозяину,- Бурдюк ловко ухватился пальцами за ошейник, немного оттянул его, и просунул лезвие ножа под металлическую пластину,- Сейчас мы его снимем. Вот так,- лезвие немного соскочило, больно оцарапав кожу.- Да не дергайся, сопляк!

Наконец ошейник был сорван.

-Ну вот, а теперь пошли.

Мальчик провел рукой по шее, поморщился,- царапина болела и сильно крововоточила.

-Куда?

Похититель хохотнул.

-В одно очень хорошее место, ягненочек, где за тебя мне отсыплют горсточку красивых серебрянных кругляшков.

-Но Вы говорили, что…

-Не верну тебя хозяину?- в голосе незнакомца послышалась гаденькая усмешка,- Не беспокойся. Я не дурак,- зачем мне пара сестерциев награды за возвращение раба, если можно получить больше, гораздо больше… Пошевеливайся, паршивец,- и твердый кулачок ткнул паренька под ребра.